«Товарищ лейтенант, пора выдвигаться, надо батальон догонять!» — крикнул мне наводчик Ерохин, а я стоял и не мог отвести взгляда от этой женщины.
Мы взяли это украинское село практически без боя. Возможно, немцы не посчитали его важным пунктом своей обороны, а может быть так «успешно» сокращали линию фронта и удирал от противника, что не успели организовать линию обороны на этом участке.
Наш танк отстал от колонны. У нас начали греться поддерживающие катки с левого борта, и я попросил у комбата разрешение, задержаться на полчаса, чтобы прошприцевать их.
В центре села, мы увидели виселицы и большое скопление народа. Когда я остановил свой ИС, с виселицы уже снимали последнего человека. Это была девушка.
— Их утром повешали. — произнес мужчина лет шестидесяти, которого я любезно угостил папиросой. – немного вы не успели, а то может быть и спасли их.
-За что же их? Ведь немцы удирают, как они еще успевают с мирным населением воевать?
-Три дня назад недалеко от деревни, на развилке дорог, расстреляли немецких фельджандармов. Кто это сделал неизвестно. А позавчера приехали каратели, схватили пятерых заложников и сказали, что повесят их, если мы не выдадим «бандитов», напавших на их патруль.
Я всего полгода назад окончил в танковое училище, потом в Челябинске мы получили могучие ИС-2 и теперь наш тяжелый танковый полк прорыва был введен в брешь, образовавшуюся в обороне противника. Я много слышал о зверствах немцев, но столкнулся с ними впервые.
А мой собеседник продолжал.
-Командовал карателями офицер, но большинство солдат разговаривали по-русски. Это были предатели, пошедшие к немцам в услужение и из которых и был создан карательный отряд. По жестокости они зачастую превосходили своих хозяев.
В это время я увидел, как на площадь вышла босая, совершенно седая женщина. Он шла к виселице, и народ расступался перед ней, давая пройти к казненным.
-Это Ганна, наша учительница. У нее дочь каратели схватили, ей всего пятнадцать лет было. Всю войну берегла ее Ганна, да вот, не уберегла.
Женщина подошла к лежащей у помоста девушке и встала перед ней на колени.
-Оксана, сонечко моє вставай. Пішли додому.
Она гладила лицо девушки, ее волосы. Для нее дочь была живой.
-Ти спиш, доню моя? Хочеш, я тобі улюблену пісню заспіваю.
Женщина прижала голову своей дочери к груди и, раскачиваясь, запела тихим голосом:
Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная! Видно, хоч голки збирай.
В этом голосе было столько нежности к своей дочери, боли и страдания, что у меня по всему телу пошли мурашки, сердце сжалось, слезы душили меня.
А женщина, прижимая к себе дочь, пела:
Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько, Тепло — нi вiтру, нi хмар
Мой наводчик Ерохин, едва сдерживая слезы , произнес: «Товарищ лейтенант, пора выдвигаться, надо батальон догонять!»
Я согласно кивнул и вскочил на броню. Экипаж и приданные в качестве десантников трое автоматчиков быстро заняли свои места.
-Пономарев, вперед! – крикнул я мехводу.
Мы ехали молча. Каждый по своему переживал увиденную картину.
-Товарищ лейтенант. Я понимаю, немцы, это фашисты, но как же свои-то? Не брать предателей в плен! – произнес один из автоматчиков.
А через несколько дней мои пехотинцы где-то в лесу поймали и притащили власовца. И хотя он молил нас о пощаде, говоря, что его заставили насильно, но, глядя в его глаза, в которых светилась лютая ненависть, было понятно, что сейчас он юлил и ползал на коленях лишь для того, чтобы спасти свою жизнь.
-А может быть именно этот мерзавец вешал ту девушку? – произнес Ерохин,- Пулю жалко на этого гада! Не имеют права эти гады ходить по нашей земле!
Я был согласен со своим экипажем, поэтому мы, не долго думая, опустили длинный ствол нашего орудия и, привязав власовца к дульному тормозу, задрали ствол.
Это был наш суд, народный! И никакой пощады изменникам и мучителям нашего народа быть не могло!