Мы как раз отступали к Сталинграду, когда был зачитан приказ Сталина № 227. Нужный был приказ, чтобы сейчас не говорили. Моральный дух многих красноармейцев был не на высоте, нужно было принимать экстренные меры, и это удалось.
Но, как обычно, пострадали от этого приказа и невиновные, совершившие ошибку, которая стоила им жизни.
Я в то время командовал взводом. Наступающим немцам удалось разрезать нашу дивизию. Мы дрались в окружении. От нашего батальона осталось не более 150 человек, и мы объединились с батальоном соседнего полка, которым командовал опытный командир. Это был капитан, награжденный орденами «Красного Знамени» и «Красной Звездой».
К середине 42 году иметь такие награды, когда их выдавали по тем временам скудно, многого значило. Капитан принял командование объединенным подразделением, и я восхищался его хладнокровием, выдержкой и умением управлять боя. Не зря он заработал свои ордена.
Мы удерживали важный стратегический перекресток и понимали, что вряд ли уцелеем в этой битве. Мы поклялись с ним, что никогда не оставим эти позиции. Пользуясь передышками между атаками, бойцы продолжали укреплять свои позиции, углублять траншеи.
И вдруг, совершенно неожиданно, мы по рации вечером получили приказ к отступлению. Всем частям, обороняющим этот рубеж, приказано было оставить то, что нельзя было забрать с собой и отступать к Волге.
Радист, принявший радиограмму, узнал голос того, кто отдавал приказ. Это был помощник начальника оперативного отдела дивизии. Но, была одна странность, приказ был передан открытым текстом.
Казалось бы, можно было с чистой совестью оставлять позиции, но я не выполнил этот приказ. Я слышал, что дивизия сопротивляется. Всюду вокруг нас шли бои, и оставить этот важный для обороны перекресток, было бы непростительной ошибкой. К тому же он вступал в противоречие с приказом №227, и я заявил капитану, что без письменного приказа об отступлении, не сделаю назад и шага.
Капитан долго старался меня уговорить выполнить приказ, говорил, что нужно спасать бойцов для будущих боев, но я уперся на своем. Тогда он плюнул, собрал остатки своего батальона и вывел его ночью из окружения. О его мастерстве и опыте говорило еще и то, что вывел он сотню своих бойцов через немецкие позиции без единого выстрела.
А мы, человек восемьдесят, остались защищать перекресток. Своим бойцам, чтобы не было паники, я сказал, что капитан получил особое задание, поэтому оставил позиции.
Конечно, ждать в сложившейся обстановке письменного приказа было верхом глупости, но я был не согласен с этим приказом, все во мне протестовало. Я никогда не был формалистом, но оставить эту важную позицию я считал преступлением.
У нас оставалась всего одна «сорокапятка» и пара ротных минометов, но мы смогли продержаться больше суток, а потом к нам на помощь прорвался гвардейский батальон. Нас осталось не более двадцати человек. Все были вымотаны до предела и нам, защитникам безымянного перекрестка, дали на отдых целые сутки.
А потом мы узнали, что приказ, который нам передал помощник начальника оперотдела дивизии, он делал под контролем немцев. К тому времени он попал к ним в плен и пошел на сотрудничество, видимо, пытаясь спасти свою жизнь.
Этот приказ выполнили три группы из пяти, защищавшие важные участки обороны. В результате этого, фронт в двух местах оказался оголенным, чем немцы и не преминули воспользоваться. Ценой больших потерь, ситуация была стабилизирована и угроза прорыва миновала.
Капитан и еще два командира, которые отвели свои подразделения с участков обороны, были отданы под трибунал. Не спасло их ни то, что был получен приказ по рации, ни их былые заслуги и награды. Своими действиями они поставили под угрозу судьбу Сталинграда. Все они были расстреляны. Суровое было время! Но иначе было нельзя!