В начале апреля 1943 года нашу дивизию на передовой сменила другая часть, а нас отводили в тыл на переформирование. Нашу колонну выводил начальник оперативного отдела.
Он отдал мне свой вещмешок и увесистый планшет с секретными документами. Он не должен был это делать. Такие документы должны храниться в сейфе под охраной.
Все дороги раскисли от грязи, а к фронту постоянно продвигались новые части. Они шли по лежневкам, настилу из бревен, и нам было приказано выбираться в тыл другими маршрутами.
Мы шли всю ночь по какому-то болоту. Впереди шел начальник оперативного отдела с картой, а за ним двигалась вся наша колонна. На всякий случай, все запаслись жердями.
Шли, проваливаясь в болотную жижу сначала по колено, потом по пояс, а потом вода стала доходить до груди. Отдохнуть было негде. Шли всю ночь, не останавливаясь, и лишь под утро вышли к каким-то сараям.
Мы остановились на привал и я, упав на землю, провалился в темноту. Проснулся от толчка в бок. Кто-то кричал, что нужно подниматься и идти, а я не мог встать, так как моя шинель примерзла к земле, да и сил уже не было никаких.
С большим трудом, оторвав шинель от земли, я поднялся и побрел в указанном направлении. Рассветало. Я видел идущие силуэты людей, которые то и дело падали, с трудом поднимались и брели дальше. Последние силы оставляли меня, я тоже спотыкался, падал, поднимался и шел дальше, еле передвигая ноги.
Потом я увидел солдата с автоматом, который показал мне, где находится кухня, и сказал, что после этого можно будет отдыхать.
Солнце пригревало. Я увидел кухню, но последние силы оставили меня и я упал не дойдя до нее. Ко мне подошел знакомый, принес котелок с едой и хлебом, помог снять мокрые шинель и телогрейку с ватником и отжать их.
Хоть я и не ел уже почти сутки, но, даже не прикоснулся к пище и уснул. Проснувшись, я обнаружил, что нет планшета с секретными документами. Я даже не помнил, где и когда потерял их. Может на привале, а может по дороге, когда шли от деревни к месту сбора.
Оставалась последняя надежда, что документы забрал начальник оперативного отдела, но он, узнав о пропаже, побелел от ярости.
-Тебя боец, надо расстрелять за утерю секретных документов ! Я могу привести приговор немедленно!
А я стою и думаю, что расстреливать нас нужно вместе. Меня за утерю документов, тебя за то, что нарушил правила хранения этих документов. Не имел он права мне их отдавать! А теперь меня хочет назначить крайним!
Он покричал еще и приказал разыскать документы. Однако поиски ни к чему не привели.
А потом меня вызвали в штаб дивизии, где я увидел незнакомого молодого капитана и при нем двух солдат. Капитан оказался председателем трибунала, и сейчас должна была решиться моя судьба. За утерю секретных документов могли и расстрелять.
Я рассказал все, как было, а потом председатель зачитал решение трибунала. За утерю секретной документации меня приговорили к восьми годам заключения, которые заменялись тремя месяцами штрафной роты. После вынесения приговора я спросил капитана, нашлись ли документы. Да, их нашли под кустом солдаты. Видимо, когда я уснул, кто-то стащил планшет, но, не обнаружив ничего ценного, забросил его.
Я был рад тому, что документы не попали в руки врага, а меня не расстреляли. Правда, пугало само название: Штрафная рота.
А потом капитан подписал приговор, сложил документы в конверт и передал их прибывшему конвоиру. И вот мы двинулись на место моей новой службы. Я должен был идти впереди конвоира метрах в пяти, а он держать винтовку с примкнутым штыком, наперевес. Ремень с меня сняли и передали конвоиру.
Однако лишь мы скрылись за пригорком и нас не стало видно, конвоир остановил меня, отдал мне ремень, и закинул винтовку на плечо. После чего мы с ним перекурили и он, глотнув из фляги спирту, протянул вне ее, но я отказался, так как не переносил запах спиртного.
Его звали Костей. Неплохим оказался парнем, имел медаль за Отвагу. Он мне сказал, что мне бежать некуда, так как в случае задержания, если поймают, то сразу поставят к стенке, а я заявил, что я еще в своем уме и не собираюсь себе подписывать смертный приговор.
Мы с ним двинулись дальше и к вечеру вошли в какое-то село. Костя зашел в крайнюю избу и заявил, что мы солдаты и направляемся в свою часть, и нам надо переночевать. В избе жили женщина со своей невесткой, лет двадцати пяти, муж которой тоже где-то воевал.
Хозяева встретили нас гостеприимно, поставили жарить картофель, посетовав, что нет соли. В ответ, Костя достал из своего «сидора», сверток, в котором оказалась хорошая пригрошня соли, и половину отдал хозяйке.
Я был очень голоден. И вот мы сели за стол с хозяевами. Костя достал хлеб, отрезал четыре ломтя, разлил спирт. Я опят отказался, отказалась и невестка. А я налег на жареную картошку. Не отставал от меня и Костя.
Женщины, наверное, и к сковороде не успели приложиться, как она была пуста. Я уже давно не ел ничего вкуснее этой картошки. А потом меня стало клонить ко сну и меня отвели спать в сенцы.
Потом подошла невестка и, увидев, что я не сплю, предложила постирать мне одежду. Я снял с себя брюки и гимнастерку и отдал их ей, но, она велела снять и нижнее белье. Чтобы я не смущался, она вышла.
Потом я отдал ей маленький кусочек мыла, а сам, укрывшись одеялом, попытался уснуть. Я сквозь сон слышал, как она, постирав мою одежду, сказала свекрови, что пойдет ночевать к своим родителям.
Я проснулся от прикосновения рук. Это была невестка.
-Не гони меня, солдат. Я побуду с тобой и уйду. Я так устала одна.
Женя, так звали невестку, ушла под утро.
Утром меня разбудил конвоир Женя. Солнце уже поднялось и припекало. На спинке кровати весело мое чистое, постиранное белье и форма. Уже был готов завтрак. Мы перекусили, и надо было уходить. Я хотел попрощаться с Женей, но она так и не пришла от родителей.
Вскоре мы подошли к селу, где находилась штрафная рота. Конвоир Костя снова забрал у меня ремень и примкнув штык к винтовке, взял ее наперевес.
Было жутковато. Само слово штрафник казалось мне позорным. У встретившегося красноармейца мы узнали, где находится штаб штрафников и подошли к хате, в палисаднике которой цвела развесистая вишня.
Из хаты вышел офицер в звании старшего лейтенанта.
-Пополнение привели?
-Я должен доставить бойца, по решению трибунала, в штрафную роту. — доложил Костя.
-Значит по адресу прибыли. Да вы, боец, винтовку-то уберите. Вы находитесь в воинской части, а не в лагере заключенных.
Это был мой новый командир роты, старший лейтенант Сорокин.
Он завел нас с Костей в дом, взял у него документы, проверил их, и, написав Косте расписку, произнес:
-Документы в порядке, можете следовать в свою часть.
Костя отдал ему честь, дружески подмигнул мне и ушел.
Сорокин передал документы сидевшему за столом старшему лейтенанту Кучинскому и приказал ему внести меня в списки взвода Козумяка.
Мы остались с Кучинским одни. Он ознакомился с документами, поинтересовался, как все произошло, и где воевал. Вел он себя доброжелательно.
Ничего, у нас хоть и трудно бывает, но если в бою не будешь труса праздновать, выйдешь от нас и, даже судимости на тебе не будет.
Потом он отвел меня к особисту. Он тоже познакомился с моими документами и сказал, что за невыполнение приказа и нарушение дисциплины, даже в тылу, наказание строгое, вплоть до расстрела. Но, после штрафной роты я в любых документах могу писать, что я не имею судимостей.
После беседы с особистом, я нашел старшину и меня покормили. Еда была несравненно лучше, чем кормили в нашей части. Я, наверное, впервые за несколько месяцев наелся досыта, еще и удивился, что в штрафной роте кормежка лучше.
Потом я нашел свой взвод, доложил о прибытии. Бойцы занимались метанием ручных гранат. У меня с детства были развиты руки и глазомер. Я видел, что могу кинуть гранату дальше и точнее любого, но не хотелось с первого дня выделяться.
После окончания занятий, командир взвода отправил подразделение со своим помкомвзода, а сам начал расспрашивать меня, кто я такой, где воевал, как сюда попал.
А я удивлялся, почему такой хороший офицер попал в штрафники. Я тогда не знал, что нами командовали обычные офицеры, направляемые командованием. Многие шли сюда неохотно, но потом привыкали и даже не хотели отсюда уходить.
Отдельная армейская штрафная рота, ОАШР, таково наше полное наименование. А позывные у штрафных рот на всех фронтах были одинаковые Шу-Ра. Наш командир роты приравнивался к командиру полка и подчинялся только командиру дивизии.