И черт же меня дернул с Федькой попробовать этой самогонки. Прав был мой отец, когда говорил: «Водка еще никого в люди не выводила». Я когда пил, это помнил, но это ж не водка, а самогонка. Совсем другое дело.
Это уже в 1944 году было. Я в артиллерийской бригаде был, наводчиком орудия. Пушечки у нас неслабые были, МЛ-20. Это гаубица такая, калибром 152-мм. Снаряд весом в 40 кг она может километров на семнадцать закинуть.
В том, что случилось, конечно, Федька виноват. Вышли мы в заданный район, два дня позиции для своей гаубицы оборудовали, потом еще укрытия под тягачи «Коминтерн» копали. Все это маскировали. И приказ был, чтобы со стороны наших позиций ни шума, ни пыли не было.
Недалеко деревушка была, а где деревушка, так и самогонка водится. Конечно, кормили нас неплохо, но подхарчиться, никогда не мешает. Вот Федька и рванул в эту деревню. С собой прихватил купол немецкого парашюта. Где и когда он успел его захомячить, даже я не узнал.
Но товар этот для обмена был ценным. Из него белье роскошное женское выходило. А еще, говорят, вши, которых в военные годы развелось видимо-невидимо, буксуют по шелку и прямо в сапоги скатываются. Остается только сапоги снять да этих вредных насекомых кому — нибудь, особо тебе насолившему, в карман вытряхнуть.
А если таковых не было, то на землю. Говорят же, что именно поэтому, немецкие офицеры и носили шелковое белье. Немцы хоть и считали себя высокодуховной арийской расой, а тоже от этой животины страдали не меньше нашего. Но, это я так, к слову рассказал, чтобы объяснить ценность парашютного шелка.
А еще Федька с собой соли килограмм прихватил. Он, куркуль настоящий. Чего только не притаскивал на батарею, да по разным щелям расталкивал. Мне он чем-то белку напоминал. Она шишки напрячет на зиму, а потом забывает где спрятала, а Федька добра натаскает, нахомячит, а тут команда: сменить дислокацию. Вот часть его добра и остается на месте.
Разница в том, что белка забывала, где ее припасы, а Федька с собой утащить всего не мог. Каждый раз, когда мы меняли позицию, на его лице была написана такая скорбь, что мне, глядя на него, рыдать хотелось.
В общем, пошел Федька, как сейчас говорят, бартером заниматься. Вернулся, самогону забористого четвертину притащил, а это ни много, ни мало, три литра, да еще пару курочек запеченных, со свежим хлебным караваем. Мне до сих пор не понятно, как эти куры в войну, смогли до Федькиного визита дожить.
Но, это же Федька и задавать вопросы ему было не принято. Нас в расчете девять человек было, но мы трезвенников сразу отсекли. Нет, они не совсем трезвенники, они просто молодые. Им всего-то по 18 лет было, пришли к нам с последним пополнением и пороха еще не нюхали. Вот пооботрутся, заматереют и добро пожаловать в нашу фронтовую компанию.
Дело к вечеру было, но еще светло. Поляну мы накрыли на пять человек. Хорошо так сидели. Выпили, как водится, за нашу Победу, за товарища Сталина, за нашего командующего фронтом Рокоссовского. За кого потом еще пили, я уже смутно помню. К концу застолья на ногах остались я и Федька.
Не знаю, какой нас черт дернул. Но решили мы заняться повышением своего боевого мастерства. Чтобы во время артподготовки довести скорострельность нашего орудия, как минимум, до пяти выстрелов в минуту. Вот так нам захотелось.
А снаряд наш, скажу я вам, сорок килограмм весит. Но мне он тогда пушинкой показался. Да я и так мужик не слабый. Мог в то время гирей пудовой перекреститься свободно.
Если честно говорить, я не знаю, для чего мы это сделали. Я снаряд загоняю в камору, а Федька берет досылатель и со словами: «Досылать снаряд в камору орудия надо энергично, со звоном» вбивает его. А я еще и киваю одобрительно.
Мол, правильно Федька все делаешь, по гвардейски! А Федька не унимается и тащит заряд, как есть, то есть полный и тоже загоняет его в камору и со словами: «Наводи!» закрывает затвор.
Мне нравится, как мы с Федькой слаженно работаем, да еще ветерок поднялся, со спины дует. А Федор вдруг говорит: «А давай друг, Петро, шмальнем по немцам. До Гитлера не достанем, а мож, к какому генералу в домик и залетит наш «гостинец» на сорок килограммов.
Задираю я ствол на максимальный угол, заряд полный, ветер в спину, при хорошем раскладе снаряд и подалее 17 километров улетит.
Кричу Федьке: «Готово!» Он обнял меня, уцепился за спусковой шнур и поет: «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет Отчизна нас».
А тут, то ли мы устали, то ли ветер сильнее подул, мы с Федькой падаем, натягивается спусковой шнур, что у друга моего на руку намотан и, происходит выстрел. А Федька еще так поглядел, руку приложил ко лбу, как Илья Муромец на известной картине и говорит: «Хорошо пошел, к дождю!»
Тут нас подкосило, и мы легли отдыхать рядом с гаубицей, в орудийном ровике. А минуты через полторы вдали что-то загремело. Мы с Федькой этого уже не слышали, так как крепко спали.
Проснулся я от крепкого пинка в бок. Ничего не понял. Вижу, Федька сидит, глаза протирает, а рядом с нами и командир батареи стоит, и наш командир огневого взвода, и замполит-зануда, бывший комиссар и даже особист.
Комбат орет
-Кто стрелял?
Федор так смотрит на него удивленно.
-Мы естесно!
-Кто приказал, кто разрешил? Под трибунал пойдете! Если отделаетесь штрафной ротой, то радуйтесь!
А Федька в ответ ему поет «Марш артиллеристов»:
-Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Потом смотрит на наших отцов-командиров.
-Товарищ Сталин учил нас не давать покоя врагу и громить его везде, чтобы как можно быстрее очистить нашу землю от этой нечисти.
Что было дальше, я не помнил. Очнулся на гауптвахте, под которую приспособили какую-то хибару, а рядом Федька, у дверей часовой стоит с винтовкой. Федор тоже очнулся. Стали мы вспоминать, что вчера натворили. Общими усилиями почти полностью восстановили картину происшедшего. А остальное, нам особист дорассказал. Век бы с ним не встречаться!
-Слушай, Федь, а ведь нас за такое и к стенке поставить могут. Наверняка наше наступление на носу, вот нас за нарушение приказа по строжайшей маскировке, которое грозит всей операции, и наградят свинцовой пилюлей.
А Федька всегда оптимистом был.
— Да лучше, расстреляли бы, и чем быстрее, тем лучше. Голова трещит, лучше помереть, чем так мучиться!
Да уж друг, поддержал, вселил надежду на благополучный исход!
К счастью для нас, все закончилось как в сказке, счастливым концом. Наш снаряд, благодаря, наверное, еще и попутному ветру, летел по более минуты и улетел километров на восемнадцать, после чего непостижимым образом попал в какой-то крупный немецкий склад боеприпасов. Наверное, все это случилось, благодаря Божьим помыслам. Говорят, Господь веселых любит. Потом, разведчики рассказывали, что там боеприпасы чуть ли не сутки рвались.
Так, что особист нас попугал пару дней, постращал, а потом пинка под зад дал и на батарею. Наступление скоро, а мы были пушкарями не из последних. Отделались, можно сказать, легким испугом, не считая того, что окопы рыли не только под свое орудие, но и под орудия всего огневого взвода. Позиции-то все равно менять пришлось.
А еще говорят, что сам Рокоссовский интересовался, кто же это склад немецкий подорвал. Не знаю, что там ему объяснили. Главное, что нас не расстреляли и не посадили. Правда, после этого у нашего комбата «Красное Знамя» на груди засветилось, а у взводного «Красная Звезда». Вроде и особист что-то получил.
Но, это может уже за следующие бои, кто его знает?