«Лечу, лечу, несу, несу!..» Гул бомбардировщиков показал нам, что наша разведка накрылась медным тазом. Но мы не очень расстроились – бомбы поработают по железнодорожному узлу результативней, чем мы со своими лопатками и самоделковыми «адскими машинками». А мы пока на своих с земли полюбуемся.
«Дай, дай, дай!» – зенитки по-собачьи огрызались со станции. «На!! На!!» Хорошо звучит! Земля под нами подпрыгивала, а ведь мы были в нескольких километрах от рельсов! Отлично работают ребята!
«Ой, что наделали! Ой, что наделали!» – вполне предсказуемо и предсказуемо поздно в воздухе нарисовался десяток мессеров, пристраиваясь вслед за уходящими бомбовозами. Ну и наши тоже возникли, как чертики из табакерки, два звена.
Смотрелось все здорово. Мы спорили, способен ли сбитый мессер пробить землю насквозь, и попадет ли он при этом в Америку или куда еще. Яки обеспечили нам три объекта для наблюдений, и мы вынуждены были признать: не пробьет. Мессеры, впрочем, огрызались дерзко. Два Яка задымили и «на честном слове и на одном крыле» отвалили из боя, а одному пришлось совсем круто. Дым валил у него из хвоста трубой, а потом мы и огонь разглядели. И в тот же момент от самолета отделился белый купол.
Мы знали, что у немцев есть привычка расстреливать летчиков на парашютах, и здорово испугались. Но помогла природа. Рванул ветер, парашют швырнуло в сторону и понесло прямо к нам, хотя бой шел хорошо в сторонке.
– Ребята, пошли посмотрим! Он, може, раненый, помочь надо! – предложил Федька, и все с ним согласились.
Парашют мы увидели на елке, а летчика – под ней, в куче хвороста. Он, по всей видимости, перерезал стропы, и теперь выпутывался из сухих веток. И вот что пугало: форма на нем какая-то не нашенская была.
Дальше началось у нас недоразумение. Мы ему:
– Стой, руки вверх, кто таков?!
А он на это:
– Силь ву пле, не тире па…( пожалуйста, не стреляйте) – какое тире, при чем тут тире? Мы ему что, радисты? И дальше в том же духе.
– Поляк, что ли? Но откуда поляк в Яке? А этот точно из Яка… – обратились мы к Яську. Он местный, белорусский западенец, до 1939 под поляками жил.
– Не, у поляков все «пшепрашем-чепрашем», а этот ляля-тополя, – вынес вердикт Ясько.
А сбитый все талдычит:
— Же ву при, же сюи франсе, Норманди, Норманди…(Прошу вас, я француз, Нормандия, Нормандия)
И тут меня осенило.
— Ребята, я понял! Франсе, Норманди, силь ву пле… Д`Артаньян! Часть такая есть, французская, «Нормандия» называется, как раз истребители! Вот почему у него форма не наша!
На этом д`Артаньяне мы и поладили. Вытащили парня из веток (поцарапанного и ободранного, но и только) и зашагали вместе на нашу базу. По дороге познакомились кое-как. Его Жаном звали, а фамилия – похоже на д`Артаньян, но сложней, и я не запомнил. Мое имя ему почему-то смешным показалось, а меня просто Леша зовут. Ну да он вообще много улыбался и казался парнем славным.
В отряде был у нас один, из старых спецов, библиотекарь бывший. Припомнил он, чему его в гимназиях учили, кое-как с Жаном договорился. Объяснил, что самолеты к нам прилетают, но ближайший будет недели через две, а то и месяц. Мы про него сообщим на Большую землю, но борт из-за него одного никто не погонит, придется ему с нами пока покуковать. Мне библиотекарь объяснил, что «Леша» для Жана звучит как «кот» (Le chat – действительно «кот», читается как «ле ша».), потому и смешно, а так он против Алексеев ничего не имеет. А Жан так и вовсе был всем доволен.
А кто еще был доволен – весь наш отрядный женский пол (довольно многочисленный). Этот Жан оказался тем еще д`Артаньяном – красавец лет 25, стройный, широкоплечий, синеглазый, а ходит так, словно на балу вальсирует. Всегда причесан, выбрит (бритва в кармане оказалась), форма вычищена, сапоги в порядке, улыбка во все зубы, причем зубодер ему до 100 лет не потребуется. И все «силь ву пле, же ву при», ручку подаст, ведра с водой тащить поможет – Версаль, и только!
Зато недоволен был Федька. Он давно глаз на Настю положил, а она от Жана буквально обомлела. Не сказать, что он ее особо выделял, но и слепотой не страдал, а Настя у нас была впрямь редкой красоткой.
Сперва Федька попробовал с Настей разговаривать. А она ему на это: «Ты мне никто, ничего я тебе не обещала и не пообещаю, так что иди-ка, боевой товарищ, своей дорогой».
Тогда он к Жану решил подступиться. Мол, оставь Настю, не про тебя девка… Жан его не понял, только плечами пожал, и Федька с досады в драку полез.
И опозорился. Жан от его кулачища увернулся, сбил Федьку подножкой с ног, скрутил его на земле в бараний рог и сам сверху сел. А потом еще и командир, товарищ Потапов, на Федьку наорал и пять нарядов впаял за глупость. Даже нам приятеля защищать не с руки было – правда ведь дурака свалял.
Нам тем временем по радио передали, что самолет пришлют, но отряд эвакуировать рано, и нам ждать прихода своих пока не придется. Велели нам вперед немца на запад двигать и не давать ему боезапас и подкрепления подвозить, чтобы он наступлению наших не слишком противился. Продолжать, в общем, рельсовую войну. Что ж, наше дело партизанское, и приказы мы не обсуждаем.
Только у немца было другое мнение. Ну не желал он нас у себя за спиной иметь! И в самый неподходящий момент, в редколесье, взяли нас каратели в оборот, и не кто-нибудь – ваффены! Это вранье, что эсэсы только детишек в деревнях жечь горазды, ваффены такие звери в драке – держись!
Мы все похватали оружие – и старики, и бабы. Жан принял немецкий винтарь, сноровисто проверил, засыпал в карман горсть патронов и растворился в кустах. На земле от него было много меньше шума, чем в небе.
Мы залегли на опушке, а ваффены перебежками наступали через луг. Высокая трава была неплохим прикрытием. Но мы бы не волновались, будь у нас побольше пулеметов. И пулеметчиков. А так их было ровно два. Тех и других. Патронов хватало, но пулемет имеет только один ствол, и не стреляет самостоятельно.
И вот же подлянка – получаса не прошло, как один пулемет замолчал. Похоже, Ваську через прицельную щель положило. И ваффены с правого фланга, где только автоматы остались, полезли резво, как муравьи на сахар.
И тут мы увидели, что через опушку, прямо на виду у ваффенов, сломя голову бежит Жан. Он летел прямо к пулеметному окопчику (какой там окопчик, кочка, и чуток подкопано), и без разницы ему было, что по нему полсотни автоматов работает. Не суждено д`Артаньянам умирать молодыми, на что ваффены умеют стрелять – ни один не попал! Конечно, и мы не зевали, лупили, кто во что горазд, лишь бы стрелков немецких к земле прижать. Во всяком случае, Жан добежал, и оживший пулемет огрызнулся почти в самые физиономии противника.
Не знаю уж, где и когда он учился, но Жан оказался куда лучшим пулеметчиком, чем покойный Васька. Он не прижимал противника к земле, а валил, прицельными короткими злыми очередями, и живо остановил уже почти состоявшийся прорыв правого фланга. Мы обрадовались и тоже осмелели. Получалось, у нас был шанс отбиться – две роты ваффенов на наш отряд много, но не непреодолимо.
Но ваффены не лыком шиты, и сразу поняли: они возьмут нас только в том случае, если возьмут Жана с пулеметом. Они не трусы, и лезли упорно под пули, но подползали все ближе, чтобы с гарантией закидать позицию гранатами.
Они ползли, и мы не могли их подстрелить, и Жан не мог, а гранат у него не было, и у Васьки не было, в суматохе и по неопытности никто не подумал про это.
И тогда лежавший рядом со мной Федька дернул из подсумка пару гранат и пополз из кустов. Я хотел остановить его, да не успел, а потом ему уже слышно не было. Федька полз, пока не оказался на одной линии с пулеметом, чуточку в стороне от него. А затем он поднялся в рост (лежа гранату далеко не забросишь) и запустил припасенную бомбу прямо в кучку немцев, что уже свои припасы приготовили, пулемет гасить.
Сработало все и сразу. Федька успел гансам еще и второй подарок отправить, прежде чем его самого теми же осколками и накрыло.
А пулемет бил и бил, уверенно, точно, безжалостно, мы могли разглядеть у щитка чернявую голову Жана, пули не брали его, и каждый его выстрел был опасен, как удар шпаги д`Артаньяна.
Ваффены откатились ни с чем, да и мало осталось кому откатываться. Жану все жали руку, а он стоял, напряженный и отчаянный, и в его глазах блестела сталь. Мы тогда точно поняли: он из тех, кто пойдет на таран или ляжет на амбразуру, таких не испугать, не сломать и не победить.
Федьку похоронили с почестями. Товарищ Потапов сказал, что запросит для него орден посмертно, чтобы все знали – хорошо воевал и геройски погиб Федор Глухов. И Жан дал над могилой салют из своего немецкого винтаря.
А через неделю пришел самолет, и Жана забрал. Он со всеми обнимался, всем чего-то обещал (похоже, вернуться или открытку прислать). Мы не поняли, но все равно было душевно. Бабы наши очень расстроились.
Только с Настей Жан не обнимался. Он молча стоял перед ней целую минуту, потом сказал что-то, развернулся и пошел к самолету. А Настя тоже просто стояла и смотрела.
Я попытался потом узнать, что ей наш д`Артаньян говорил, так меня чуть поленом не прибили.