Отступать всегда плохо. И вдвойне плохо, когда твоя же армия, которой ты верил, которой гордился, отступает с такой скоростью, что ты угнаться за нею не можешь.
Мы давно забыли про проверку документов и обнаружение вражеских диверсантов. Мы теперь сами были диверсантами без документов в тылу врага, за добрую сотню километров за линией фронта. В тылу после сверхсрочного отступления наших войск мы оказались еще у Львова, и с тех пор топали, догоняя фронт, а он удирал от нас, как пришпоренный.
Нам еще везло. Из изначальных пяти человек нас все еще оставалось четверо, и мы были на свободе. Конечно, мы НКВД, а не резервисты от трактора, но без везения тут все равно не обошлось. Мы же видели колонны из тысяч оборванных, грязных пленных, и сотни трупов в ярах и вдоль дорог.
А вчера нам повезло снова. Это под счастливой звездой надо родиться, чтобы, удирая от наступающих гансов, шарахаясь от каждой тени, в сыром лесу где-то под Черниговом (кто бы нам еще карту подкинул? у нас ведь Львовская область только!) встретить трех здоровенных суровых дядек с огромными винтарями и обрадоваться! Ведь они оказались ни много ни мало, местным подпольным райкомом, оставленным для формирования партизанского движения в случае оккупации!
Секретарь райкома, Никита Швидько, был солидным мужиком лет пятидесяти.
– Ничого, хлопцы, помаленьку! У нас и рация е, пока связь установить не вышло, да и времени сколько прошло! Перекажем, шо вы у нас, задание получите, будете разведкой заняты! Видно, шо вы хлопцы бойкие, пригодитесь!
Было под началом у дядьки Никиты человек двадцать. Мужик он оказался авторитетный и хозяйственный – уже землянки готовы были, и у его партизан имелось даже мыло! Мы постирались, отмылись, побрились, и стали похожи на людей.
А сегодня еще две вещи случилось. Во-первых, радист вышел-таки на связь. Нам пока ничего конкретного не приказали, велели в отряде до особого распоряжения партизанить. Дядька Никита знал, что Киев пока держится, но продержится уже недолго, немцы дожимают Смоленск, лезут на Умань, вот-вот перейдут Днепр. И впрямь, не было резону и дальше за линией фронта гоняться.
А во-вторых, пришаркал в отряд дед Панас. Это оказался местный лесник, личность известная. И рассказал этот дед немало интересного.
– З лису домой пришел, глядь – гости у меня! Четверо, може, пятеро. Здоровые, и выглядят нехорошо. Два автомата видел, може, еще чего есть. Девчонку тащили, видел, в шинельке. Куды я старый, против четверых? В кущах заховался, да сюда! Выручайте, недобро дело!
И тут дядька Никита челюсть и отвесил. Он был толковый и хозяйственный мужик. Посевную мог организовать, и с эвакуацией справился. Но солдат из него – как из меня маркиза Помпадур!
Командир наш погиб, так что решали вместе, сообща. Дед Панас храбро проводил нас к своей хате и показал, где сарай с дровами, свинарник и колодец.
Марк с Геной залегли в кустах и взяли на прицел окошко и дверь. А мы с Петьком двинули к хате. Это было нетрудно – смеркалось, а часовых не обнаружилось! Петька приглядывал за обстановкой, а я подлез к окну, поскольку по-немецки шурупаю.
Но оказалось, что нужны мне украинский и блатная феня. Понимал я со слова на третье, но там и без слов многое было ясно.
Сидели за дедовым столом четыре лба и кушали дедову самогонку с дедовыми же яичками и салом. Один – самоуверенный тощий хмырь, под рукой пистолет. Остальные – типичные лагерные бычки, и у одного в вороте синее видно, наколочка серьезная.
– Ты, Бульба, если дурить будешь – звиняй! У нас с такими – во! – этот наколотый провел рукой по горлу. Но хмырь не смутился.
– Кому тя дурить, Басмач? Ясно кажу: знаю, гитлеры будут Украину без краснопузых строить, умные люди. Стецько у Львове и документ уже напечатал. Вон у Пластуна спроси, коли не веришь!
– Дело Бульба каже! Ты, Басмач, нам человек нужный – жидву и коммуняк резать! И этих двух ты прихватил, за то тебе непременно зачтется! Кстати, а комиссар-то не помер? – Пластун имел вислые усы и бритый затылок. Басмач на его слова заржал.
– Шо ему сделается? А помрет – дохлого сдадим, все одно живой он гансам без надобности. Важно, чтоб девка не сдохла. Эй, хвойда, жить хочешь? А я не режу тех, кто меня любит!
Ему что-то ответил напряженный женский голос.
— Ты ба! А вот я комиссара твоего прямо щас, чтоб ты полюбовалась!
Остальные начали давать Басмачу пошлые советы, и мы с Петькой поспешили к своим с донесением. Проблема была не в том, чтобы взять паршивцев (вряд ли они хоть что-то умели), а в том, чтобы не дать им убить пленных – «комиссара» и девушку.
– Я пойду, – сказал Марк.
Тут надо знать Марка. Он маленький, стройный, и выглядит отличником из 9 класса. На деле ему 25. Мы не знаем, где он учился драться, но я никому не посоветую попадаться ему под горячую руку.
Мы с Петькой опять отправились под окно, Гена обошел хату кругом, а Марк просто постучал в дверь.
– Кого несе? – рявкнуло из-за нее.
– Дядя, дайте хоть хлеба, третий день не жрамши, – жалобно сказал Марк.
Дверь открылась, и выглянул Басмач.
Марк схватил его за запястье, подломил, широким махом заставил описать полукруг, впечатал лбом в стену и ворвался в хату.
Петька подсадил меня в окно, но я успел только принять в нежные объятия хмыря. Остальные двое уже валялись под ногами и вели себя скромно. А у стены прямо на полу лежал мужик лет тридцати в окровавленной командирской шинели, и к нему жалась девчонка – лет двадцати, не старше.
– Теряю былую легкость, палец о подонков подломил, – пожаловался Марк.
Петька хозяйственно осмотрел их. Хмырь ныл чего-то на тему «хлопцы, я ж свой». Один молчал безнадежно – Марк свернул ему шею.
– Знаю я таких своих. Сейчас я тебя к Коновальцу командировать буду, – с наслаждением пообещал Петька хмырю.
Нам этих паршивцев еще и хоронить пришлось – спасибо, дед Панас лопаты выдал. Но это ничего – самая наша работа таких гнид к ногтю прижимать