Жестокая правда войны

Нас эвакуировали в тыл. Легкораненые бойцы сидели, а нас троих тяжёлых, положили в кузов на носилках. Мы ехали всю ночь, на какой-то станции нас покормили, а утром солдаты в кузове зашевелились.

— Танк какой-то.

— Да вроде наш.

— Нет, видите на нём кресты.

А танк в это время открыл стрельбу по санитарной колонне. Он разбил сначала головную машину, потом замыкающую, а затем начал спокойно расстреливать нас. Водитель загнал нашу машину за автобус, кто мог, спрыгнул, а мы лежали. Недалеко от нас разорвался снаряд, и осколок на излете ударил меня в живот. Танк, расстреляв колонну, ушёл.

Вернулись шофёр и санитарка. Машина вырулили на обочину, и мы поехали. Доехали до деревни Самозвоново. Там были немцы. Шофер развернул машину и поехал в другую сторону, но потом опять вдалеке увидели танк, и все, кто мог ходить, выпрыгнули из кузова и сбежали.

Машина осталась стоять на дороге, и мы трое, остались лежать в этой машине. Несколько часов мы пролежали на солнцепеке. Я попытался сесть, чтобы нас кто-нибудь заметил, но не удержался и упал с кузова на землю. В это время к машине подошли женщины с деревни. Они надеялись чем-нибудь поживиться.

Я упросил их взять меня с собой. Они взяли меня под руки и дотащили до деревни, и Анна Романькова взяла меня в свою избу. В избе был коридор, а по бокам по комнате. В одной комнате, где никого не было, положили меня, а вторая комната была жилая. Жители ушли из деревни, и я до вечера пролежал один. А вечером во вторую комнату вошли немцы, и устроили там пирушку.

Они там завели патефон, слушали наши пластинки, и которые им не нравились, они били. Мне было жутко лежать. А потом в мою комнату зашел немец, увидел меня и заорал: «Raus!».(Вон!) Начал меня пинать, и я на четвереньках стал выползать из комнаты.

Затем в комнату зашел второй немец, они о чём-то между собой переговорили и этот немец ушел. Второй немец показала мне, чтобы я лёг на свое место и спросил: «Раненый?». Я немного понимал, и сказал: « Да». Он осмотрел мои раны, и сказал, что всё будет в порядке. Потом показал мне свои раны, и сказал, что его ранили во Франции, но теперь он здоров. После этого он прикурил мне сигарету, сказал, чтобы я не волновался и ушёл.

Немцы тоже все разные были, не все были зверье. Эти два немца тому пример. А утром ко мне в комнату забежал какой-то унтер-офицер, и выпинал меня на улицу. В это время подбежала Анна Романенко, она упала, схватила меня за ноги, едва не целуя немцу ботинки, и объясняла, что я ее сын. Немец посмотрел на неё, на меня, потом потребовал молоко, яйца и меня оставил.

Я попросила жителей деревни, чтобы они меня не оставляли здесь. В лесу были наши, в деревне немцы, шла перестрелка. Жители за деревней вырыли себе землянки, окопчики и находились там. Меня с собой они взять побоялись.

Выкопали для меня ямку полметра глубиной, два метра длиной, забросали ветками и накрыли сверху соломой. Я лежал, как его могиле. По полю постоянно проходили немцы. Один из них наступил на моё укрытие, провалился, а потом вытащил меня из ямы и повёл к командиру. Я полз на четвереньках, вид у меня был довольно страшный, я был в одном белье, весь в бинтах.

Немецкий полковник, посмотрев на меня, сказал, что я солдат и приказал расстрелять. Я понял, что сказал немецкий полковник. Этот солдат, что меня привёл, показал мне — ползи. И я пополз к своей смерти. А немец меня подгоняет, мол, шевелились. Я переполз через пригорок и пополз вниз, а немец остановился.

Я ползу, а мне так страшно. Немного отполз и повернулся к немцу, чтобы он стрелял в голову. А немец машет мне — ползи. Я прополз немного, потом развернулся к нему лицом, а он всё машет, чтобы я полз. Я так задом и пополз, глядя на него. А потом немцы исчез. Я подумал, что он лёг, чтобы ему удобнее было стрелять, но он так и не показывался. Я полз и ждал выстрела, но немец не стал меня убивать.

Тогда я пополз дальше, и наткнулся на окопчики мирных жителей. Никто не хотел меня пускать. Я понимаю, они боялись. Но потом в одном окопчике узнали, что я умею читать, дали мне в руки книгу и я читал для них, пока не стемнело. Это, наверное, была Библия. А утром пришли немцы, сказали жителям, чтобы они уходили, так как они здесь будут оборудовать позицию.

Жители быстро собрались и ушли, я за ними, конечно, не мог поспеть. Нашёл себе палку и поковырял к дороге. Добрел до нее. Около дороги стояли и отдыхали немцы, рядом были машины. На меня никто не обращал внимания, пока один немец не вырвал у меня палку, и не ударил ей, а потом приказал ползти.

По дороге проходили машины. Одна легковая машина остановилась, из неё вылез офицер и что-то сказал солдату. Потом офицер уехал, солдат перестал меня бить, бросил палку и показал, чтобы я сидел на обочине.

Потом он остановил машину, в которой ехали немецкие солдаты и наши красноармейцы. Меня закинули в кузов. Я удивился, что наши солдаты совершенно здоровые, и вели с немцами какой-то разговор.

Меня увезли в Невель, где в школе немцы организовали лагерь для военнопленных. В самом здании находились наши раненые. Меня бросили на кафельный пол и всё. Так я попал в плен.

(Воспоминания Куфко Генриха Станиславовича)