История Тани Зуйковой

 

Смоленская область, райцентр Угра. Татьяна Зуйкова. В начале войны ей было 15 лет.

Нашу семью перед самой войной исключили из колхоза. А тогда было так, если не в колхозе, значит, не полагается земля. Нам даже перед домом не разрешили высадить цветы, и у нас не было картошки. За деревней оставались целые бурты государственной картошки, которую сдавали колхозы.

Когда немцы подошли близко, то люди стали эту картошку растаскивать. Тащили даже те, у кого была своя картошка. Я как раз была около этого бурта, когда в деревню зашли немцы. Это было числа десятого сентября. По деревне сразу же пошел шум: свиньи визжат, гуси кричат, куры летают, кудахчут, перья по всей деревне.

Я принесла домой в мешке ведра три картошки, зашла в коридор и думаю: «Хоть бы немцы в хате не было». Открываю дверь, а в доме немец, здоровенный такой. Я так и села от страха. Мешок у меня выпал, и я сижу на нём. Немец увидел меня, засмеялся и пошёл в кладовку искать продукты. Захожу в комнату, а мама стоит, бледная вся. Я спрашиваю:

— Что случилось?

— Он меня чуть не убил. Немец спрашивает масло, яйки, а я ответил, что нету ничего.

А немцы тогда уже знали, где искать продукты. Мама спрятала два горлача (узкогорлый глиняный горшок) топлёного масла в русскую печку. Немец сразу туда залез и нашёл. Как поднял маму одной рукой и кричит: «Убью!». И что интересно, кричал по-русски. Мать испугалась, и отдала ему и масло, и сало, и яйца.

Я тогда тоже сильно напугалась, правда немец прошел мимо меня, не тронул, только засмеялся, видя мой испуг. Немецкие солдаты в нашей деревне только ночь переночевали и пошли дальше. Они переловили всех гусей, всё поели, всё побросали.

От Вязьмы Угре на юг вдоль фронта, мимо деревень, потянулись десятки тысяч попавших во вражеский котел красноармейцев.

В нашей деревне оставались раненые красноармейцы, и мы, девочки, стали там по очереди дежурить. Всё это мы делали сами, нас никто об этом не просил. Мы сами собрались, составили список дежурства. Мы этот сарай госпиталем назвали. Собирали продукты по деревне. Люди давали для раненых картошку, хлеб. По округе бродило много бесхозных лошадей, их ловили, резали, сами ели это мясо и раненым давали.

Как-то, ещё до моего дежурства, приезжали партизаны из Знаменки и несколько здоровых ребят ушли с ними. Остались только те, кому надо было ещё поправляться. Приехали немцы с Басковки, посчитали раненых. Один немец спрашивает у меня.

— Где остальные люди?

— Не знаю, может, ушли куда.

А им кто-то уже сказал, что несколько человек ушли к партизанам. И чтобы больше никто не уходил к партизанам, немцы решили двоих из оставшихся расстрелять.

У нас один раненый лежал, он гнил живьём и сколько он у нас был, а это был уже январь 1942 года, он ни разу не приходил в сознание. Раненый всё время бредил, кричал, ходил в атаку, брал командование на себя.

Немцы сначала решили расстрелять самых здоровых раненых, но русская переводчица, которая была с ними, убедила их: » Зачем вам расстреливать здоровых, они ведь еще и нам пригодятся? Они же смогут на нас работать. Расстрелять надо таких, которые уже негодные к работе».

Тогда решили расстрелять одного старичка. Он и военным-то не был, работал на окопах, не успел дойти до дома, и вот этого Сергея, который всё время был без сознания.

И когда Сергея стали с кровати перекладывать на носилки, чтобы вынести на улицу, он пришёл в сознание. Столько времени был без сознания, а тут очнулся. Он понял, что его сейчас расстреляют и начал у всех просить прощения: «Ребята, я вас тут всё время беспокоил. Вы уж простите меня».

Многие раненые заплакали, а я, закрыв лицо руками, разрыдалась. Мне очень жалко было его. Это надо же, человек перед самой смертью пришел в сознание. Немцам это очень не понравилось, а переводчица мне моргает — уходи.

Меня потом искали, но я спряталась и меня не нашли. А потом я ушла в партизаны.