Бельгия. Снимок сделан летом 1944 года после освобождения Бельгии американцами. Слева на право: Верхний ряд,: Емельянов Михаил, Стрекачев Петр, Савинцев Яков, Лагоша Иван, Гордиенко, Судаков Иван, Кудрявцев Сергей, Бирюков Яков. Средний ряд: Мазин Николай, Киселев Василий, Приходько Иван, Крылов Петр, Кучеренко Василий. Нижний ряд: Гвоздарев Алексей Петрович, Пивоваров Константин, Князев Андрей.
Этот текст мне прислал Юрий Яковлевич Бирюков. Он, разбирая документы отца, нашел машинописную распечатку воспоминаний Алексея Петровича Гвоздарева, участника движения Сопротивления в Белигии, командира партизанского отряда (макиваров), состоящего из советских граждан, бежавших из плена.
Не известно, печатались ли эти воспоминания в бумажном виде, но во Всемирной Сети они печатаются впервые.
Посвящается всем советским гражданам, сражавшимися с нацизмом в рядах движения Сопротивления за рубежом.
17 февраля 1942 г. моя жена получила извещение: «..старший лейтенант Гвоздарев погиб в бою с немецко-фашистскими захватчиками…»
На самом деле я был ранен и оказался в плену. Из лагеря смертников для офицеров в Якобштале мне удалось ускользнуть, переменив документы. Потом работал на бельгийской шахте, бежал, стал участником русского партизанского отряда, сражающегося с гитлеровцами в Арденнах, на границе Бельгии, Люксембурга и Германии …
Я поступил в школу в 1919 г. А потом Балтийское море. Кронштадт. По комсомольскому набору 1933 года я стал матросом, служил на Балтике. Еще через два года определилась для меня профессия. В Кронштадт приехали из Ленинградской милиции, сказали коротко: «Будем ловить бандитов. Нужны добровольцы».
Летом 1941 г. нас, криминалистов, часто вызывали по тревоге явиться на рабочее место в полной боевой готовности. Иметь при себе оружие, противогаз, еду… Все немного волновались, но тревога оказывалась учебной, и жена убирала в кухонный шкаф сверток с походной едой. В то воскресенье нас опять вызвали.
Отрапортовал, ждали, что сразу отпустят по домам. Но нас задержали. Переглянулись, сели играть в домино. И тут же услышали: «Фашистская Германия вероломно напала…» Война!
«Через голову начальника управления» нам и нескольким и молодым сотрудникам, удалось получить необходимую резолюцию на заявление с просьбой послать на фронт. Мы выехали в места действия партизанских отрядов. Несколько раз приходилось пересекать линию фронта по болотному редколесью, по глухим тропам.
Под Новгородом наша группа попала под сильный обстрел. Я почувствовал толчок жаркой воздушной волны, елки на пригорке показались, вдруг, багровыми и пошатнулись. Очнулся перед немецким офицером, который тщательно рассматривал мои документы. Он все возвращался к какой-то одной строчке и вдруг вскрикнул;
— НКВД! Чекист!
Гитлеровец сразу ударил меня по лицу, выбил несколько зубов. Спасителем оказался появившийся вдруг переводчик. Мельком взглянув в служебную книжку, он пояснил:
— Не чекист. Криминалист. Криминал-полицай.
Офицер прекратил избиение и, даже не обыскав, как следует, отправил меня в группу к другим пленным.
Длинна была потом дорога, стучали уже по чужим рельсам колеса арестантского вагона. На остановках не открывали дверей, отгоняли от маленьких окон. Слышалась нерусская речь осмотрщиков вагонов. Мы очутились в Германии. В поезде я получше перепрятал первую страничку
партбилета, согнув ее не по фотографии. Не говорил о партбилете даже землякам, ленинградцам.
И вот Якобшталль. Молчаливые голодные люди ждут смерти. В этом лагере даже на работу не водили, охрана была усиленной.
Однажды в Якобшталле, где истощенные люди жили, стиснув зубы, начались легкоатлетические соревнования. Таким путем немцы отбирали самых сильных, обещая послать на работу. Оказаться в рабочих командах значило получить хоть малейшую надежду на побег. Но сперва нужно доказать, что у тебя остались какие-то силы. Людей выстраивают по 5 человек на старте. Впереди — стометровка. Страшными должны были показаться эти забеги со стороны. Большинство достигало финиша даже не шагом, а ползком. Но люди, с железной решимостью двигавшиеся к финишу, достойны, по-моему, самых прославленных чемпионов, рвущих ленточку под овации олимпийских трибун. В Якобшталле люди ползли к финишу, чтоб отстоять жизнь и продолжить борьбу.
Я был особенно истощен. Когда подошел к столу комиссии, отбиравшей людей на работу, там засмеялась:
— Спортсмен! — сказал я твердо.
В комиссии только махнули рукой, но тогда я присел и поднялся. Ослабевшее сердце, казалось, запрыгало, пятна заметались перед глазами. Приседаю еще раз и опять подымаюсь. Комиссия уже заинтересованно смотрит. Приседаю в третий раз и вдруг чувствую, что не поднимусь. В мускулах даже нет боли, только непомерная усталость. Но тут приходит злость на самого себя. Жилы напрягаются. Поднимаюсь. Годным Комиссия ставила на спине крест, остальным — ноль. Мне поставили даже три креста.
Теперь в лагере начались разговоры о предстоящей работе. Сама охрана утверждала, что нас пошлют на морские промыслы. В это мы просто боялись верить. Казалось, что стоит только оказаться на берегу родной Балтики и тогда на самой разбитой лодке на бревне, просто вплавь удастся уйти.
Между тем, нас построили и спросили: «Плотники есть?» Все шагнули вперед, обдумывая при этом: как могут пригодиться плотники на морских промыслах. Потом последовал другой вопрос: «Кто говорит по-французски?» Тут сделал шаг вперед только инженер Сергей Волков. Может быть, речь идет о морских побережьях Франции? Люди приободрились, у многих появились смутные надежды. И вот нас заставляют раздеться догола. В руках нужно оставить только портянки и идти на обыск. Нам заглядывали в ушные раковины, в рот. Тем, кто благополучно проходил эту процедуру, выдавали грязную немецкую форму времени войны 1914 года и готовили к отправке в эшелоне. Подхожу к обыскивающим и я. Партбилет изогнут теперь и по фотографии. Сжимаю его между пальцами поднятых вверх рук. Я знал этот прием, как криминалист. Все оканчивается благополучно.
По новым документам я не офицер, а рядовой. На всякий случай длинные усы, чтобы никто не узнал во мне «закордонника», отправляющего через линию фронта партизанские отряды и группы. По продуманной «легенде» я — из бывших уголовных заключенных.
И вот поезд тронулся, на одной из станций Сергей Волков приник к окну и услыхал французскую речь. Это были не французы, а бельгийцы. Узнав от Сергея, что в вагонах — советские пленные, железнодорожники перебросили нам через окно хлеб, табак, спички. На третьи сутки езды мы оказались в бельгийском городке Цварберг. До моря отсюда было порядочно, вокруг поднимались терриконы угольных шахт. На шахтах нам и предстояло работать. Что ж, возможность побега была здесь все-таки большей, чем в Якобшталле.
В первое время строили сами для себя лагерь. Конечно, начинать было велено с колючей проволоки. Мы не спешили, — копались недели две.
Между тем кормили будущих шахтеров с каждым днем лучше. Правда, оказавшиеся среди нас медики предупреждали, что нельзя сразу переходить на улучшенное питание. С каждым новым дней мы увеличивали норму похлебки только на 50 гр. По утрам начинали с построения, немцы шли мимо голых до пояса людей и проводили стеками по ребрам, удостоверяясь, готова ли новая партия для рабского труда на шахте. — Нехорошо — отмечали охранники, видя выпирающие ребра, и добавляли в похлебку турнепс. Однажды допустили даже к «деликатесам» — послали убирать не брюкву, не свеклу, а картофель. Я съел в тот день двадцать две сырых картофелины. Наконец люди окрепли, началось формирование шахтерских звеньев.
К одному опытному бельгийцу приставляли 4 русских. Нам выдали отбойные молотки, каски.
Клеть обрушилась вниз так резко, что черные круги пошли перед глазами. Хозяева шахты экономили время при спуске людей. Тормозилась клеть так, что у слабых хлынула носом кровь. И вот мы больше чем в километре от земной поверхности. Немцы не рискуют опускаться на полутемные горизонты, зато мы сразу почувствовали себя вольнее хоть и под землей, но все же без часовых. По штреку прошел нам навстречу шахтер-бельгиец и вдруг при слабом свете Фонарика поднял вверх руку — «Рот Фронт».
Мастером нашего звена оказался пожилой, огромного роста, шахтер Жан. Фамилию его память не сохранила. Жан молчалив и добродушен. В обед уселся на отваленную только что глыбу, подозвал нас и протянул бутерброды, яблоки, груши. Потом отхлебывали кофе из его фляжки. В общем, был полный пир.
Через несколько дней москвича Колю Зубарева, с которым я подружился в Якобшталле, назначили старшим забоя. Сразу улучшилось настроение: угля будем давать поменьше, ссылаясь на отсутствие квалификации.
По транспортеру пустилась в путешествие листовка: «Каждая тонна угля — снаряд в дом твоих родных!» Потом начало выходить из строя оборудование шахты. Задерживались эшелоны с углем для сталелитейных заводов.
Правду о положении на восточном фронте гитлеровская пропаганда скрывала даже от граждан «Рейха». Не приходится говорить, как трудно было узнать о событиях на фронте нам, узникам, проводившим большую часть суток под землей. И все-таки за колючую проволоку, в подземные галереи шахты проникали «Роте фанэ» и «Драпо Руж» — подпольные коммунистические газеты.
Среди пленных выделялся Николай Кюнг, молодой сильный парень, до войны — студент-философ. О фашизме он говорил так, словно бы беседа шла у нас на родине свободно, резко и даже с юмором. Некоторые осторожно отходили от Николая в сторону, другие поглядывали подозрительно, опасались провокатора.
Мне Кюнг сразу внушил большое доверие и только по своей профессиональной осмотрительности я еще приглядывался к нему, не торопясь сблизиться. Но Николай уже вел совершенно открытую борьбу с власовскими агитаторами из армии изменников РОА. Действовал он успешно. Не случайно с шахты Цварберга ни кто не ушел в батальоны Власова.
Я вдруг начал чувствовать, что за мной следят, и поскольку велась эта слежка далеко не профессионально, очень скоро все понял, решил сам приоткрыть карты и похлопал по плечу ходившего зa мной следом Судакова. Я сказал: «Пусть твой Кюнг придет сам, а ты больше не мучайся!» Судаков заулыбался, очень довольный, что не нужно больше никаких хитростей. И вот пришел сам Кюнг.
— Кто ты? — спросил он меня.
— До войны имел срок…- начал я излагать свою «легенду».
— Брось. Я вижу.
В этот момент моя улыбка получилась, вероятно, такой же обрадованной, как у уставшего притворяться Судакова. Я рассказал о своем прошлом, о готовности к сопротивлению. Но Кюнг не улыбнулся.
— Вот такое сумей доказать!
— Доказать?
Я пошел в барак, где в щель между досками была опущена на нитке страница из партбилета. В бараке было уже, кстати, несколько обысков, но ломать стену пока не додумались. Кюнг взглянул на фотографию и сразу пожал мне руку.
Прежде всего, мы заговорили в тот раз об организации побегов. Они, кстати, уже и случались, не бежавшие просто оставались у окрестных крестьян. А мы думали сейчас о побегах туда, где возможна настоящая борьба с гитлеровцами. Обсудив все, что нужно сделать, мы вспомнили случай, который привлек ко мне внимание Николая.
Механиком шахты был рекоист — бельгийский фашист. Трудился он на совесть, грозил карцером и уменьшением пайка, если чувствовал, что русские саботируют работу. Как-то механик придрался к одному из наших товарищей, ударил его по лицу. Я не удержался, крикнул, и тогда рекоист схватил за горло меня. Он погиб тут же от отбойного молотка. Труп спрятали под глыбами пустой породы. Расследование, проведенное немцами, ничего не дало. С этих пор Кюнг и несколько его товарищей начали внимательно ко мне присматриваться.
Теперь я сказал, что могу поручиться за нескольких людей из своего барака N 3. Начинала жить подпольная антифашистская организация Цварберга.
Одно новое знакомство оказалось для нас знаменательным.
— Вы петербуржец? — спросил меня вдруг, отведя в сторону, инженер-электрик шахты Павел Васильевич Гайдовский.
— А как вы догадались?
— Некоторая специфика произношения…
Гайдовскому было 9 лет, когда его родители эмигрировали из России. Наше знакомство с ним укрепилось, и вот однажды Павел Васильевич сказал, что готов оказать нам помощь. Еще через некоторое время я заговорил с ним об организации побегов.
Помнится, он не дал определенного ответа и сказал, что я рискую здесь только своей головой, а у него жена и дети живут в двух кварталах от гестапо. Но, подумав еще, Гайдовский решительно предложил подобрать две кандидатуры для побега. На другой день я назвал Колю Зубарева и себя.
— Первая кандидатура устраивает, а вторая сразу отпадает – твердо
сказал Гайдовский.
— Вы не доверяете мне? — опешил я.
— Доверяю, и поэтому настаиваю, чтобы мое доверенное лицо осталось здесь. Я не могу опять рисковать и налаживать в шахте новые связи.
Пришлось согласиться, вместо меня стал готовиться к побегу Иван Судаков.
Первый побег прошел вполне благополучно, наши товарищи соединились с бельгийскими макиварами. Затем побеги участились. Совершались они самыми неожиданными способами: в вагонетках под углем, в цистернах и даже простым, но рискованным путем — в толпах бельгийских рабочих.
Все шло хорошо, но вот в октябре 1943 г. весь лагерь затаил дыхание. Был арестован и отправлен в Бухенвальд Николай Кюнг. Затем, после побега одного из узников, Ивана Мокана, причастного к управлению лагерем, была заменена охрана лагеря. Стороживших нас до сих пор немцев отправили на фронт. Новые часовые свирепствовали.
Писари предупредили меня, что вслед за Кюнгом в Бухенвальд хотят отправить меня. Узнав об этом, Гайдовский сразу согласился организовать побег с моим участием. Напарником по побегу должны были стать Константин Пивоваров и Михаил Емельянов.
И вот пришел день, когда мы надели гражданские костюмы, принесенные Гайдовским, а поверх натянули обычные спецовки с белыми буквами SU (Советский Союз) и несколькими огромными тоже белыми кругами, которые наносили для удобства стрельбы по человеку, осмелившемуся на побег.
Уже условились мы с товарищем, спуститься на наши горизонты, чтобы сразу не спохватилась охрана. И вот в этот момент администрация приказала не спускаться мне в шахту, а составлять один длинный список. Выручили товарищи по бараку: общими силами список приготовили за несколько минут, мы с Константином и Михаилом направились все-таки к шахте.. Была уже ночь, шли с колонной третьей смены. Вначале решили достигнуть шахтной трубы, перебирая руками по идущему к ней над оградой кабелю. Сама труба была на неохраняемой территории. Спуститься с трубы хотели по скобам. Но в момент, когда жандармы пропускали через ворота медленно подтягивающуюся колонну, открылся вход на винтовую металлическую лестницу копра. По ней тоже можно было выбежать на шахтный двор. И вот, когда жандарма подозвали к телефону, мы бросились на ступени винтовой лестницы и загремели по ней сапогами. На ходу сбросили спецовки и через минуту смешались с толпой бельгийцев.
Через несколько дней мы встретились на поросших лесом склонах Арденн с отрядом, который состоял в основном из русских людей — беглецов Цварберга и других шахт. Возглавлял тогда отряд Николай Зубарев, а мне, вскоре, пришлось выехать в Брюссель для переговоров с руководителями бельгийского Сопротивления.
Уже там, в столице Бельгии нам сообщили о разгроме партизанской базы. Подпись разъясняла, что «русские бандиты» уничтожены…
Что же случилось в Арденнах? Расположение базы стало известно немцам от одного из местных предателей. Фашистам удалось, скрытно, подойти к партизанской стоянке и установить на высотах станковые пулеметы для кинжального огня. Подготовились к бою две танкетки, залегли в цепи 250 гитлеровцев. А партизан в это время на базе было меньше десяти. Как только раздались первые выстрелы, партизаны отступили в лес, но при этом был ранен Андрей Юдашкин. На помощь ему бросился Иван Попов. Он то уже скрылся за деревьями, но, услышав стоны товарища, опять выбежал на открытую поляну. Андрей и Иван были отчаянными спорщиками. Их дискуссии кончались, иногда, настоящими ссорами и однажды обоим сказали в отряде: «прекратите споры,- все равно не можете доказать друг другу, только нервы портите. Дойдет до того, что в бою забудете про
взаимопомощь! И вот пришел этот бой. Уже на виду у эсэсовцев Иван сделал Андрею перевязку. Но уходить теперь было поздно. Партизаны залегли и долго отстреливались, прикрывая отход товарищей. На склоне остались лежать до полувзвода гитлеровцев, но Юдашкин и Попов тоже погибли, их трупы провезли через деревню и бельгийцы рассказывали, что из мертвых рук партизан с трудом удалось вырвать автоматы.
В Брюсселе я не мог узнать об этом бое подробно, но выяснилось другое: у одного из убитых немцев нашли мои документы, оставленные перед отъездом в столицу на хранение. Вскоре в деревнях, городах и на железнодорожных станциях, поблизости от Арденн, появился плакат с моим портретом. За голову «бандита Алекса» обещали 100 000 франков. На трех языках перечисляли мои приметы.
На одной из брюссельских улиц я увидел, вдруг, немецкий патруль, вспомнил о плакате с портретом и быстро прыгнул в трамвай. Почти не зная французского языка, долго объяснялся с кондукторшей . Вдруг вагон резко затормозил. Улицу перегородили эсесовцы. Тут же они поднялись в вагон и приказали:
— Стать всем лицом к стене, руки на затылок. Приготовить паспорта.
Паспорт был у меня надежный — на имя бельгийца Хайдена. Но в висках все-таки стучало. Знаменательно, что не я один оказался тогда в трудном положении. На глазах пораженных пассажиров молодой парень, повернулся спиной к гестаповцам и перепрятал пистолет под шляпу. И его, и меня немцы наскоро обыскали, но ничего не нашли. Трамвай двинулся дальше. Когда парень спрыгнул на перекрестке, молодая кондукторша подняла руку: «Рот фронт». Пассажиры закивали одобрительно.
Установив необходимые контакты с руководством «Armee Secret», я снова пробрался в Арденны. В отряде произошли большие перемены. Николай Зуборев, который тоже выезжал в Брюссель и вернулся раньше меня, не смог удержаться от искушения, и вместо того, чтобы на время затаиться после боя с карателями, организовал опасную и смелую диверсию. Вместе с товарищем он взорвал маслозавод и уничтожил списки участников Сопротивления, захваченные рексистами. Но сам Николай не вернулся с этой операции. Он попал к гестаповцам. Бельгийские друзья сумели изъять из дела страницы, где говорилось, что Николая задержали с оружием. Так Зубарева миновала смерть. Его приговорили к пожизненному заключению, и он получил свободу только после отступления гитлеровцев из Бельгии.
Отряд возглавил теперь я. Мы проводили учебные тревоги, начали занятия по самбо, осваивали даже элементы штыкового боя. Ночью выходили в 30-ти километровые марши, чтобы лучше узнать окрестность. Связь с местным населением поддерживали через бельгийских партизан: учителя Жана Шафрена и сельскохозяйственного рабочего Жозефа Истаза. Последний был особенно предан нам после того, как русские поднялись в ружье, чтобы защитить от немцев его родителей, живших в соседней деревне.
Отряд ушел на новую базу, расположение которой не знали даже местные жители. Мы готовились выполнить ответственные поручения штаба Сопротивления: принимать парашютажи от союзников. До этого момента все воздушные посылки перехватили фашисты. И вот в передаче Лондонского радио прозвучала фраза:» В конюшню вошла белая лошадь». Это значило, что груз сбросят наступающей ночью.
В положенный час разложили костры на горном склоне. Вскоре небо заполнил ровный рокот самолетов, шла целая армада бомбардировщиков, среди них был и транспортный самолет. Он сбросил парашюты. Мы сразу нашли контейнеры, но заметили, что вслед за армадой союзников, не вступая с ней в бой, шло несколько немецких самолетов. Не приходилось сомневаться, что и гитлеровские пилоты увидели наши костры. Пришлось искать лошадей и, не теряя времени, перевозить контейнеры, расчленив их на сегменты. Под утро в этом районе появились цепи немцев, но отряд был уже в безопасности.
В последующие дни мы занялись изготовлением мин из находившейся в контейнерах взрывчатки. Минами мы снабжали другие отряды Сопротивления, и сами использовали их, выйдя на крупную железнодорожную станцию Гуви. Бельгийским рабочим мы посоветовали:
— Стойте подальше, чтобы не пострадать при взрывах.
Железнодорожники улыбались и отвечали:
— Не верим, вы слишком добродушны на вид, вы не партизаны.
Жозеф Истаз, все-таки, переубедил их, и тогда наше требование было выполнено с готовностью. Прогремело несколько взрывов, и станция, пропускавшая много воинских эшелонов, надолго вышла из строя.
В одном из походов отряд пересек границу Германии и освободил большую группу русских женщин. Я до сих пор получаю от них, изредка, письма.
Помнится, как однажды нашу машину преследовали гитлеровцы, и крестьяне одной из деревень мгновенно перегородили за нами дорогу, вытащив на нее остатки сбитого самолета.
Любопытный эпизод был уже при отступлении немцев. Наш агент находился в придорожном домике и наблюдал за отступавшими, подсчитывал технику. Мне и Николаю Мазину нужно было срочно пройти из леса к этому дому, но луна светила ярко, а вдоль дороги двигались патрули. В это время на опушке показалось стадо коров. Мы с Николаем погнали их к дому, прячась за спинами животных, и так выполнили задание.
В отряде провели неделю четыре американских летчика со сбитых бомбардировщиков и австралиец Френк Уайт. Когда американцев переправили от нас в штаб Сопротивления, Френк отказался уйти и воевал с нами до последнего дня, очень подружился с сибиряком, Иваном Лагошей. Когда мы встретились с армией союзников, Френк и несколько американских офицеров составили для Лагоши и его друзей своеобразную «охранную грамоту», по которой Ивана принимали как самого дорогого гостя в любой части союзников.
Вскоре все мы были доставлены советской военной миссией на Родину.
Из Бельгии до сих пор приходят ко мне письма и открытки от друзей — макизаров. Знакомые по Сопротивлению люди приезжали в Ленинград, но я не смог быть в это время в городе, и бельгийцев встречала моя дочь Ирина. Постаревшие макизары оставили для меня памятную медаль «Сопротивление».
Вспоминаешь те годы и, с радостью думаешь о главном: общая угроза фашистского засилья сблизила людей, говоривших на разных языках.
Книга руководителя движения Сопротивления в Бельгии, Альберта Тилля: «L’insaisissable patriote des Ardennes» Chef des «Commandos Wallons» 1940 – 1945» Издание 1979 года, Бельгия.
