Взводы перемешались в самом начале атаки. Перемешалось вообще всё. Несколько наших танков шли в бой так, что какие-то пехотинцы бежали перед ними, какие-то по бокам, а какие-то сзади. Понятно, что манёвренность у них никакая. Стоял неимоверный вой, шум, раздавались крики, мат, но понять что-то было нереально.
Происходящее в тот момент было одновременно марш-броском и атакой. Мы должны были пробежать около 3 км, а потом уже штурмовать вражеские позиции. Поэтому за последними наступающими шли даже грузовики со снарядами и солярой для танков. Сначала наступление шло кучно, но потом растянулось. В непосредственной близости к немецким позициям отцы-командиры старались хоть как-то собрать бойцов, и только потом уже кидались на немецкую траншею.
Вот и настал наш черед. Нас собрали, просто тех, кто добежал до исходного рубежа. Потом «Вперёд!». И мы бежим. Горящие танки те самые я видел. Штук десять наверное, в разных местах. Кажется, что один вёл бой, обездвиженный, но с целой башней.
Атака получилась. Немецкий пулемётный огонь практически отсутствовал. Пехотинцы прыгали в траншею, а немцы разбегались к флангам. Наши же пёрли и пёрли сзади. А за ними ещё танки. Сконцентрировавшись в очередной раз, даже разбившись вновь по взводам, насколько это было возможно, мы продолжили наступление.
… и тут такое началось. Пространство примерно в два квадратных километра. Множество солдат и вражеские танки. Мы бежали, что есть силы. Какой-то капитан бежит впереди меня. Рядом узбек рядовой. Это я помню хорошо. А потом был такой звук, как будто всё небо стало электрическим. Так слышится залп нескольких батарей, когда пушки стоят далеко, а снаряды летят на поле, где ты находишься.
Людей подбрасывало в воздух, осколки, камни, вспышки взрывов. По инерции я какое-то время бежал, а потом остановился. Стою один по среди поля, и ничего не понимаю.
Потом мне стало ясно, что немцы дали нам зайти на пристреленный участок. Первая линия обороны, та самая траншея, была брошена ими по плану. Мы побежали ко второй и оказались в мышеловке. Несколько залпов орудий, миномётный обстрел. А потом пошла их пехота, которая добивала тех, кто остался на поле.
Страха уже не было, была лишь боль в сердце, за своих фронтовых товарищей. Я прекрасно понимал, что «один в поле не воин», и поэтому я пополз в обратном направлении, до той первой линии немецких траншей. К ней уже подтягивались новые силы красноармейцев. После обстрела ничего не было видно, и моё, так называемое, персональное отступление прошло под спасительной дымкой. Полз по трупам, а в траншею упал весь в крови и нечистотах. Земля, кровь, всё перемешалось, и в этой каше я пробирался к траншее.
– Рядовой, ты откуда? Ты же со второй роты! — орал какой-то командир. — Ты там должен быть, а не здесь.
– Так точно! Со второй роты, — ответил я. — Только вот рота «временно» наступать не может, а мне уж так хочется фашисту морду набить. Прибился вот к третьей, чтоб попытку повторить.
И на самом деле повторил.
Нашелся все таки какой-то командир с петлицами капитана. Он сумел собрать бойцов, разбить их на отделения, в каждом отделении назначил командира. Теперь мы из неорганизованной толпы снова стали походить на воинское соединение.
А немцы видимо уже считали, что мы разбиты и нас можно брать голыми руками. Многие из них повели себя беспечно и к вечеру несколько человек выскочили из окопов и начали добивать наших раненых, оставшихся между первой и второй линией окопов.
И тут же капитан дал команда: «Вперед!» И мы с криками «Ура!» бросились в атаку. Она была так неожиданна для немцев, что они даже не смогли оказать достойного сопротивления, как будто это были не те стойкие солдаты, которые сегодня положили немало моих друзей.
От неожиданности, немцы открыли беспорядочную стрельбу по нашим солдатам, но было уже поздно. И уже буквально через минуту, их оружие было совершенно не эффективным, среди смешавшейся, дико кричащей и матерящейся толпы.
Нам помогло еще и то, что те, кто решил поглумиться над нашими ранеными, вдруг внезапно стали для нас защитой. Пулеметы, стоящие в окопах не могли вести по нам эффективный огонь, так как секторы обстрела им закрыли их же собственные солдаты.
В ход пошло все, что было под рукой. Штыки, саперные лопаты, немецкие штык-ножи, захваченные нами раннее. Если нечем было биться, в ход шли каски и даже зубы.
Хорошими солдатами были немцы, но, не любили они рукопашных боев с русскими солдатами, потому как знали, что русские не боятся смерти, и готовы умереть за свою родину. Они считали нас азиатами, у которых почти отсутствует инстинкт самосохранения.
Атака была настолько стремительной, что буквально за секунды мы смяли передние ряды фашистов и оказались у второй линии траншей. Тут уж мы оказались в намного более выгодном положении чем немцы. Те из них, кто был поопытнее, попытались выскочить нам навстречу, чтобы вести рукопашный бой на равных, но многие так и остались сидеть в окопах, надеясь на их защиту, за что и поплатились.
Бить врага сверху намного легче, чем защищаться снизу. И вскоре немцы, находящиеся во второй линии окопов, были почти все уничтожены. Мы били их сверху. Они бегали как крысы в ловушке, а мы их кололи сверху и забрасывали гранатами. Лишь небольшая горстка из них смогла спастись.
Все таки мы рассчитались с немцами за наших погибших товарищей и теперь на поле лежало немалом тел, одетых в форму цвета фельдграу.
Русский солдат всегда отличался беззаветной храбростью, а русский рукопашный бой был известен всему миру. Враги тоже обучали своих солдат рукопашному бою и обучали хорошо, вот только они не учитывали того, что так может сражаться только русский народ, за свою Матушку Родину!
Вот так я умудрился за один день побывать в двух атаках. Вот только, фашистская пуля всё-таки задела меня, и мне пришлось отправиться в лазарет, а из него,я попал в тыловой госпиталь.