Перед каждым наступлением разведчикам нет покоя. Начальству все время требуется свежие разведданные, да оно и понятно. Своевременные и точные разведданные, это половина успеха наступления.
Под Шауляем у немцев оборона была сильно укреплена и подобраться к ней мы никак не могли. Каждый метр у немцев пристрелян, всю ночь ракеты осветительные висят. Неделю мы пытались взять языка и все без успеха. Это не удалось ни нам, ни дивизионной, ни армейской разведке.
В этот раз в поиск у нас пошла группа в количестве восьми человек. Половина идет в группе захвата и по флангам идут две группы прикрытия. Я в этот раз был в группе прикрытия. Договорились с артиллеристами, что как только захватим «языка» и отойдем на безопасное расстояние, они накроют немецкие позиции огнем, таким образом, отсекая погоню и прикрывая наш отход.
Действовать решили «в наглую». Наши начали обстреливать немецкие позиции. Они в это время по своим блиндажам попрятались, оставив только боевое охранение. Вот их-то и решили брать.
Так мы за огневым валом и подобрались к немецким окопам. Определили, где у них находится боевое охранение и сразу же после прекращения огня наша группа захвата спрыгивают в окоп и, повязав двоих немцев, начинают уходить к нашим окопам.
Немцы это конечно заметили и начинают обстреливать нас, стараясь отсечь нас от наших окопов.
И тут кто-то из наших разведчиков, даже не дав группе отойти на безопасное расстояние, неожиданно для всех нас, вдруг выпускает осветительную ракету. Почему он это сделал, так и осталось для нас загадкой, так-как он погиб. Возможно, что-то не рассчитал или нервы не выдержали.
В общем, получилось так, что наши разведчики попали под свой огонь, но они рывком смогли выйти из-под артобстрела, а я оказался отрезанным и от нашей разведгруппы и от наших окопов.
Лежу я перед немецкими окопами. От осветительных ракет светло, как днем. Вижу как надо мной трассеры мин и снарядов проходят. Страшно и жить охота. Пригляделся, вижу в глубине немецкой обороны, метрах в сорока от первой линии траншей, глубокая воронка. Я в нее перебрался и решил осмотреться.
Вижу, немецкая пехота опять по своим норам разбежалась и лишь шесть пулеметных расчетов ведут огонь по нашей отходящей разведгруппе. Разведчики видны как на ладони и хотя наша артиллерия пытается прикрыть их отход, не было сомнений, что немцы положат на нейтралке всю группу.
Вот тогда я и начал отстреливать немцев, которые были передо мной, как на ладони. До самого дальнего пулемета от меня было не более шестидесяти метров, до ближайшего, около сорока.
Я бил по ним на выбор, как в тире. Грохот от разрывов наших снарядов стоял такой, что немецкие пулеметчики даже не слышали, что по ним кто-то стреляет. Если замолкал пулемет, то можно было подумать, что его расчет погиб от попадания снаряда или мины.
Вот так одного за другим я их успокоил. Правда последний расчет был немного скрыт от меня холмиком и, попасть в него, было сложно. У меня с собой было две немецких гранаты «колотушки». Обычно, мы их с собой не берем, но сегодня, зная, что будем брать «языка» «в наглую», я прихватил с собой их парочку. Они мне нравились тем, что их, благодаря длинной рукоятке, без большого труда можно было забросить метров на пятьдесят.
Единственным недостатком я считал то, что у нее долго горел запал, но мы уже приспособились бросать гранату так, что она взрывалась в воздухе. Что я и сделал.
С немцами было покончено. Если честно, то это был настоящий расстрела. Никто не мешал, можно было только опасаться осколка от собственного снаряда или мины, а так, мне никто не мешал. Однако я видел, что не все наши разведчики сумели добраться до наших траншей. Трое наших так и остались лежать на нейтральной полосе. Их вытащили уже позже.
Только я добил последнего фашиста, как сразу же прекратился артобстрел. Мне бы надо уходить, пока немцы не «очухались», но я в этой суете потерял ориентиры и уже не мог найти место, где саперы готовили для нас проход в минном поле.
Вот уже послышались голоса немцев выходящих после обстрела из блиндажей. Если не сейчас, то утром они меня обязательно обнаружат, и я решил бежать напрямую, прямо через минное поле, в надежде, что артобстрелом часть мин была уничтожена.
Я выскочил из воронки, перепрыгнул через траншею и побежал к нашим окопам. И тут как на заказ, опять заработала наша артиллерия. Немцы опять по блиндажам запрятались. Ни одного выстрела мне вслед не прозвучало. А я бежал по минному полю и орал от страха. Спроси у меня, что я кричал, так я даже и не вспомню. Может бога просил о спасении, может маму звал. Наверное, когда орешь, не так страшно.
На одном дыхании пробежал два заминированных поля, и наше и немецкое. Мне повезло, я не наступил ни на одну мину. Едва отдышался в нашем окопе, как меня какой-то офицер, узнав, что это я сейчас бежал по минному полу, забирает с собой, садит в «виллис» и увозит.
Подъехали мы к какой-то землянке, меня туда заводят, а там здоровенный мужик стоит в меховой безрукавке. Увидев меня, он удивился моему росту (мне было 17 лет, да и ростом невелик) и велел принести коньяку. Узнав, что я не пью, он велел адъютанту записать мою фамилию, а сам на месте вручил мне орден «Отечественной Войны I степени»
Этот человек оказался командующим пятым гвардейским корпусом. Это по его приказу мы брали «языка» и весь наш бой он видел со своего НП. Они даже видели, как я отстал от своей разведгруппы и выбивал немецких пулеметчиков. Они специально вели обстрел, отвлекая немецкие расчеты от меня, и этот расчет оправдался. Я отработал как в тире. Увидев, что немецкие пулеметчики уничтожены, корректировщики огня дали команду на отбой, чтобы у меня была возможность уйти с немецких позиций, а потом прикрывали мой отход.
Командующий приказал устроить мне маленькое чаепитие и я, уже порядком разомлевший, покидал его блиндаж.
На прощание командующий мне сказал: Я видел, как ты бежал через минные поля. Если честно, шансов добежать у тебя не было. Везучий ты человек!
А через несколько дней к нам в разведвзвод принесли газету, в которой была обо мне статья, которая так и называлась: «Везучий человек»