Похороны не делают настроение радужным. Но надо признать: многих кладбища настраивают на философский лад.
– Отвоевался-таки дедуля! Хотя и упорен был – 92 года продержался, ворчун старый! – сказала Лариса, поправляя на поминальном столе посуду.
– И нас напоследок сумел-таки в кучу собрать. Иначе не пойми, когда бы и повстречались, — заметил Василий Сергеевич, племянник покойного и дядя Ларисы.
– Тут, дядь Вася, ваше руководство благодарить надо, что к вам нормальным людям ездить ныне страшно. Не лезли бы к нам с войсками, приезжали бы мы чаще, — огрызнулась Лариса. Василий Сергеевич замолчал – он никогда не умел спорить.
Арсен раздумчиво смотрел на сестру, словно видел ее впервые. Не сказать, что они ранее были не разлей вода, но все же в детстве и в юности более-менее ладили. Теперь же в Ларисе проявилось что-то чужое, незнакомое – некая злая, упрямая истеричность.
– Не знаю, кто увидел у вас наши войска. Не ООН, это точно. И видеокадры, якобы сделанные в июле, но с кучами снега в полях, меня не впечатляют. Но тебя-то кто через границу не пускает? Вот приехала же на похороны, никто не съел!
Арсен осекся – Лариса посмотрела на него, как Ленин на буржуазию. Он не считал себя особо приверженным семейным узам или сентиментальным, но почему-то от этого выражения на лице сестры у него больно дернулось сердце.
– Ай, с тобой давно все ясно! Ты вашим пропагандистам в рот заглядываешь. Я удивляюсь, что ты еще не с автоматом где-нибудь под Авдеевкой, защитник ты наш русского мира! А я тут боюсь говорить, откуда приехала!
Арсен сумел не вздрогнуть, не стиснуть зубы. Просто в уши из памяти ворвался треск пулемета, гулкие аханья взрывающихся мин и дикий крик женщины, ровесницы Ларисы, сжимающей в объятиях растерзанного осколками мальчонку лет десяти. Нет. Об этом придется молчать. Родня – они просто родня. Не поймут. А Лариса – тем более. И будет еще больнее.
– И чего ради? Да хоть кричи на всех углах – всем все равно! Тут на каждой большой стройке кто-нибудь с Украины есть, и ничего – живы!
– Ну да, живы! Потому что слово лишнее сказать боятся! Знаем вас – такие, как ты, братец, нам на родном языке говорить запрещали сколько лет!
Арсен так удивился, что у него даже настроение немного исправилось.
– Это кому запрещали? Тебе, что ли? Так ты по-русски всю жизнь говоришь! Не понял юмора!
— В том-то и дело! Я, украинка, на чужом языке говорю!
Арсен поразился еще больше.
– Поправь, если чего путаю. Насколько я помню, в нашем генеалогическом древе имеются русские, немцы, поляки, молдаване и да – украинцы. Почему тогда твоим родным языком является украинский? Почему не немецкий?
– Потому что я живу в Украине!
– А у меня приятель – живет всю жизнь в России, а говорит на татарском! А русский знает не слишком. Ему что, по-русски в России не дают говорить?
Лариса отмахнулась. За те три года, что они не виделись, сестра здорово постарела, и лицо ее стало усталым и грубым.
– Отстань! Не хочу я с тобой об этом говорить, нехорошо на похоронах ругаться. Наших солдатиков домой в гробах везут, и это все ваши, со своими претензиями на империю, их убивают!
– Они идут умирать ради того, чтобы в Авдеевке непременно была улица Бандеры?
– Оставьте вы этого Бандеру! Все нормальные люди знают, что рассказы про то, какой он садист и нацист – ваши пропагандистские сказки!
Арсен взял со стола стопку, выпил. Рука дрожала, и он ничего не мог с собой поделать. Этот разговор надо было кончать.
Он вспомнил рассказы только что похороненного деда – как находили на Львовщине своих однополчан с отрезанными головами, выпотрошенных, полусожженных заживо. Припомнил и застарелый ужас в глазах подружки бабушки, бывшей бухгалтерши на пенсии – в 1950-м она распределилась после техникума на Волынь, вместе с 55 соученицами. До 1955 года она дожила одна – остальных утопили в колодцах, повесили, зарезали. Дескать, нечего советовские доходы подсчитывать. И старая учительница стояла перед глазами – в 1991 году она панически боялась украинского флага, говорила, что привыкла, завидев его, немедленно в погреб прятаться. Он был вестником смерти для таких, как она – выпускниц педучилищ с Кировоградщины, пытавшихся в 1949 году учить львовских малышей таблице умножения.
А еще Арсен почему-то припомнил, как в детстве в Киеве, в зеленом просторном дворе, Лариса геройски отбивала его у соседских хулиганов. Она была на пять лет старше, сердилась на необходимость нянчиться с братом, но в обиду его никогда не давала.
Родственники гремели посудой, переведя разговор на нейтральную тему. Арсен посмотрел на стоящую во главе стола фотографию деда. Перед ним стояла стопка, накрытая куском хлеба. Арсен тоже оставлял такие подношения на могилах друзей – они заслужили, чтобы с ними прощались по-фронтовому.
Дед до последнего дня был бодр. Обширный инфаркт свалил его быстро, как вражеская пуля в сердце. На фото было видно, что он слегка сутулится, но казалось, что это иконостас наград перегибает сухое тело старика вперед. Среди многочисленных знаков отличия взгляд Арсена выцепил медали «За оборону Москвы» и «За освобождение Киева».