Нам необходимо было срочно выявить, кто же передаёт немцам данные о передвижении наших эшелонов через этот железнодорожный узел. Готовилась крупная наступательная операция, которая впоследствии стала известна, как операция Багратион. Сопоставив все данные о передислокации наших частей, немцы могли определить направление главного удара. А то, что информация уходила, подтверждали наши разведданные. Вся операция находилась под угрозой срыва.
Мы, «смершевцы», сбились с ног. Проверили всех служащих этого узла. Кажется, перетряхнули всех и все, можно сказать, «рыли носом землю», но результатов не было абсолютно никаких. Начальство ежедневно «спускало с нас стружку». Мы спали урывками, по два часа в сутки, а то и меньше. Работало несколько оперативных групп.
Как-то я обратил внимание на женщину, бесцельно бродящую по станции. Патрули уже несколько раз проверяли её документы, и причин для подозрений не было. У этой женщины во время оккупации немцы расстреляли всю семью, и она тронулась умом. Теперь жила где-то в развалинах около станции.
В любую погоду эта сгорбленная бедой женщина, плохо одетая, босая приходила на станцию, ходила между эшелонов, прижимая к груди фотографию своего сына. Она подходила к бойцам и у всех спрашивала, не встречали ли они её маленького Василя. Она показывала им фотографию, на которой был изображён светловолосый мальчик лет десяти. Бойцы глядели в безумные, потухшие глаза, плохо одетой, босой женщины, жалели её, делились с ней продуктами. Все сочувствовали человеку, перенёсшему такое горе. Однажды я шёл по станции и вдруг уловил, как это женщина цепким взглядом смотрела на эшелоны. Казалось, что она считает вагоны с солдатами и платформы с боевой техникой, но буквально через мгновение, её взгляд снова потух, и глаза приобрели прежний безумный блеск.
Я засомневался, посчитав, что у меня уже параноидальный бред начинается. Но, решив, что мне это показалось, всё-таки решил присмотреть за ней. Ведь надо было искать источник утечки информации. Узел хорошо охранялся, постороннему на него проникнуть было невозможно, патрули постоянно проверяли документы, но информация уходила. Мы цеплялись за каждую ниточку, пытаясь раскрыть источник.
Вечером эта женщина, прижимая к себе продукты, которые ей дали бойцы с проходящих эшелонов, как всегда направилась в своё разрушенное жилище. Я, стараясь быть незамеченным, проследовал за ней. Каково же было моё удивление, когда эта женщина достала из кармана зеркало, чтобы проконтролировать, ведётся ли за ней наблюдение. Я едва успел спрятаться, а она, убедившись, что слежки за ней нет, зашла в разрушенное здание.
Чтобы не спугнуть её, я прекратил слежку. Знал, что завтра она вернётся на станцию. Ребята едва не подняли меня на смех, когда я сказал, что вычислил агента. Но, выслушав мои доводы, им пришлось.
Через два дня мы взяли всю группу. Вы бы видели, какой она стала после задержания. От её безумного взгляда не осталось и следа. Это был взгляд жестокого, умного врага. На допросах она не произнесла ни слова, чего нельзя было сказать о других немецких агентах из этой группы.
Её для симуляции безумия готовили лучшие берлинские врачи и достоверность была настолько высокой, что даже наши психиатры только разводили руками. Она могла пройти любую медицинскую психологическую экспертизу и ни у кого бы из врачей не возникли сомнения в её сумасшествии. Говорят, что вскоре её расстреляли.