— Желаю вам мира и добра! — так традиционно заканчивают свои выступления ветераны Великой Отечественной войны. Их любили приглашать на открытые уроки в школы и военные училища.
В преддверии семидесятилетия со дня окончания Великой Отечественной войны ветеранам вручали юбилейные медали.
И вот о чём говорят ветераны:
— Когда я вспоминаю о войне, — то в первую очередь мне на ум приходит не девятое мая сорок пятого года, когда фашисты капитулировали. Кстати, до нашей части, которая тогда находилась под Дрезденом, эта новость долетела лишь на следующий день. Это было радостное событие. И конечно, более радостное, чем окончание Сталинградского сражения, прорыв блокады Ленинграда, освобождение Курска.
Весной сорок первого года, как только мне исполнилось восемнадцать, я призвался в армию. Поверьте, нет ничего на свете более ценного, чем жизнь человека. Все остальное ерунда. Но если одни люди понимают это с пеленок, то другим приходится проходить через ряд испытаний, чтобы обрести эту мудрость.
— Они вдруг поймут, что устраивать пальбу в кого бы то ни было — страшно.
Я был записан в воздушный десант. Меня направили в учебную часть, которая находилась вблизи западной границы Украины с Польшей. Должен был состояться наш первый пробный вылет. Когда стемнело, мы погрузились в самолёты и поднялись в воздух. Стало светать, и была дана команда «прыгать». Все в последний раз проверили парашютные крепления и все стали покидать самолёты.
Мы должны были собраться все на земле в определённом месте, чтобы совершить марш-бросок на двадцать пять километров, где нас встретит наземный транспорт, чтобы вернуться в часть. А по пути планировали сделать привал с полевой кухней.
Настроение у нас было приподнятое, так как все запланированное напоминало хорошо организованный туристический поход. Правда, лишь до той поры, пока мы не оказались на земле и не увидели, как над нами пролетают немецкие самолеты.
Кто-то высказал предположение, что это муляжи — чтобы приблизить учения к реальным боевым условиям. И даже первые взрывы и отдаленная стрельба некоторых не напугали. Однако у меня на душе сразу же стало неспокойно. А после приказа сержанта бежать на восток я вообще чуть не впал в ступор.
Вместе с шестью товарищами затрусил по полю вдоль лесополосы. Невдалеке, справа, показалась колонна темных грузовиков с сидевшими в них солдатами с автоматами в руках.
Грузовики и солдаты явно были не советские.
— Неужели война?! — запаниковали мы.
Ответить нам было некому. Некому было подсказать, что делать — то ли спасаться, то ли вступать в бой. Первое показалось более разумным, но было понятно, что мы не сможем обогнать технику, а значит, окажемся в тылу врага и далеко от расположения наших войск. В такой ситуации после некоторого спора мы приняли решение бросить парашюты и идти налегке.
Идти ночью в обход хуторов и сел, а днем прятаться в зарослях и оврагах. Такая тактика позволила нам продержаться два дня. На третий день голод и дождь заставили нас забраться в одиноко стоявший сарай и просить помощи у хозяев дома. В дом отправились двое. Вернулись с хлебом, картошкой и просьбой немедленно уходить, потому что немцы зверствовали.
Если бы нас обнаружили, то вместе с нами не стало бы всей семьи. Мы двинулись дальше, убедившись, что оказались в опасности. До того момента мы еще тешили себя надеждой, что это просто недоразумение.
Немцы нас заметили к концу следующего дня. То ли шли по пятам, обнаружив брошенные парашюты. То ли просто мы попались им на глаза. Но за нами погнались словно за зайцами. И я видел, как один за другим падали мои товарищи, от фашистских пуль.
Мне повезло свалиться в какую-то воронку, заполненную водой. Над ней навис вывороченный из земли пень. В его корнях я и затаился, по шею погрузившись в воду. Немцы понеслись дальше за моим другом. Может, подумали, что я побежал дальше вместе с ним. Не заметили, как я упал. А я сидел затаив дыхание, и не чувствуя ног.
Я продолжал сидеть даже тогда, когда услышал новую автоматную очередь и крик друга.
И я ничем не мог ему помочь. Пережить такое никому не пожелаю. За лесочком увидел несколько домов и двинулся к ним. Было страшно попасться в руки к немцам, но останься я в лесу, тоже ведь не выжил бы. Я осторожно постучал в дверь, готовый бежать в случае чего.
На пороге показалась перепуганная женщина. Она охнула и зашептала, чтобы я немедленно уходил. Я сказал, что не могу идти из-за боли в ноге и усталости. Что сильно хочу есть. В двух словах рассказал ей, что произошло со мной и с моими товарищами. Тогда она тяжело вздохнула и пустила меня в дом.
Велела раздеться, дала мне сухие штаны и рубаху, сунула кусок хлеба и уложила на полати, где спали ее дети. Утром она мне сказала, что ее зовут Гана, и она считает, что я могу сойти за ее сына. А я ведь и правда выглядел моложе своего возраста. И так был худым и невысоким, а после изматывающего бегства совсем стал походить на подростка.
У Ганы было четверо детей, ну и я вроде как пятый, старший самый. Несколько раз немцы приходили в дом. И всегда Гана выдавала меня за своего сына. Так я и прожил несколько дней, пока не набрался сил.
— Тебе надо уходить, — сказала как-то Гана. — А вдруг, кто про тебя из села узнает и расскажет.
Она дала мне зерно целый мешок, запас еды и объяснила как идти.
— Притворись, что идёшь на ярмарку, — посоветовала она. — Говори, что мать послала, но меня не называй.
Она пожелала мне удачи, и мы попрощались. Больше мы с ней никогда не виделись. Но я никогда не забуду, как она обняла меня перед расставанием. Как родная мать.
Почти месяц я шел от села к селу.
Бывало, прямо рядом с немцами шёл. Немецкие солдаты смотрели на меня, как на крестьянского сына, даже подкармливали меня иногда, видимо рассчитывали на скорую победу и довольно улыбались . Что-то говорили мне с весельем в голосе , но я не понимал языка.
Ночевал я в полях или под заборами. Благо, что лето было теплым и сухим.
Однажды совершенно неожиданно наткнулся на своих. Вот тут опять чуть не попал под пулю. Может и застрелили бы как шпиона, если бы мне вновь не повезло.
Получается, что я, вышел как потом оказалось, к своей части и даже знакомые лица увидел. Понятно, что там и остался. И прошел с ними затем всю войну. Пребыванием на передовой искупил время, проведенное в тылу врага, много раз доказал, что мне можно доверять.
В каждой схватке с немцами, я надеялся, что стреляю не в тех, кто подкармливал меня по дороге, а только в тех, кто отнял жизнь у моих товарищей. Конечно, это возможно были одни и те же люди, но я мысленно их разделял. Все, что со мной происходило, совсем не было похоже на то, о чем я мечтал в детстве. Стоило говорить, что настоящая война намного страшнее игры в нее.
А то последнее время многие стали забывать о том, что самая большая ценность на земле — это сама жизнь. И никакие материальные блага не имеют такого значения. Ветераны рассказывают о своём самом тяжёлом и страшном периоде в жизни, чтобы люди думали, а надо ли такое повторять. Они считают, что выжили именно для того, чтобы всех призывать к миру.